1. Мраксизмъ не есть инструментъ описанiя мiра, а только инструкцiя по его преобразованiю. Напр., «прибавочная стоимость». Ну кто изъ здравомыслящихъ людей не знаетъ или сомнѣвается, что предпринимателю нужно выручить за свой продуктъ больше совокупныхъ затратъ, включая на оплату труда? Къ этому лежащему на поверхности обстоятельству мраксизмъ добавилъ отношенiе: это несправедливо, такъ быть не должно. Иди, напр., въ моей области. То обстоятельство, что литература связана съ общественной жизнью, — тоже лежитъ на поверхности. Это третьестепенная вещь (а если бы не такъ — литература прошлаго не представляла бы никакого интереса), она выходитъ на первый планъ въ произведенiяхъ вродѣ «Пѣсни буревѣстника» или «Смѣло, друзья, не теряйте» и совсѣмъ аннигилируется въ «Выхожу одинъ я на дорогу» и «Ты скажешь: вѣтреная Геба…». Но мысль, что «Мѣднаго всадника» можно написать изъ желанiя отвлечь пролетарiевъ отъ революцiонной борьбы или что онъ объективно зоветъ пролетарiевъ къ революцiонной борьбѣ (а именно такъ нужно воспринимать тезисъ «литература — одна изъ соцiальныхъ практикъ»), — явно мысль не слишкомъ умная. И то и другое — не инструментъ описанiя (ничего дѣйствительно новаго не привнесено), но выпячиванiе одного изъ аспектовъ и программа перестройки дѣятельности (съ литературой, помните, она тоже была).
2. Есть два типа научныхъ вкусовъ. Кому-то интересно разбираться въ обильномъ хаосѣ противорѣчивой информацiи, кому-то — въ разрѣженномъ пространствѣ, съ минимумомъ свѣдѣнiй. Я отношусь къ первой группѣ (въ этомъ отношенiи разительно отличаясь отъ наиболѣе повлiявшаго на меня великого филолога современности — А. I. Зайцева; надѣюсь, что сравненiе не примутъ за притязанiе на масштабъ, у А. I. я недостоинъ ремня обуви развязать) и потому никогда не сталъ бы заниматься Гомеромъ; потому какъ предметъ изслѣдованiя XVIII в. для меня предпочтительнѣе античности.
Еще я люблю сравнивать. Текстъ — на вершинѣ холма и продувается всѣми вѣтрами. «Россiада» интересна какъ точка пересѣченiя античной и новоевропейской эпической традицiи, христiанства, опредѣленныхъ представленiй о русской исторiи; она интересна также какъ памятникъ далеко зашедшей модернизацiи языка и стиха (болѣе чѣмъ что-либо другое подготовившiй пушкинскую эпоху), какъ памятникъ словесной архитектуры (не музыки!), значительно менѣе — какъ отраженiе такихъ-то и такихъ-то идей; но все это — не для меня. Я въ общемъ знаю, что можно плодотворно изслѣдовать памятникъ изнутри; но пусть этимъ занимаются другiе.
Именно эта интеллектуальная особенность отвращаетъ меня отъ заключенiй (кромѣ самыхъ общихъ) о текущей политикѣ: какъ правило, на моей координатной сѣткѣ слишкомъ мало точекъ, чтобъ я рѣшился провести сквозь нихъ линiю.
3. Въ дополненiе. Повторяю — большое зло, когда въ вузахъ преподается филологамъ или изучается современная литература. Я въ принципѣ запретилъ бы давать научныя степени за работы о произведенiяхъ, написанныхъ позднѣе, чѣмъ за 100 лѣтъ до защиты, и предписалъ бы, чтобы, если кто хочетъ этимъ заниматься, дѣлалъ бы сiе за собственный счетъ. Это принесло бы филологiи большую пользу: тѣ навыки, которые нужны для изслѣдованiя современности, препятствуютъ обрѣтенiю подлинной филологической квалификацiи и способствуютъ распложенiю шарлатановъ.