Но вотъ по поводу Лафайета. Мысли, которыя читатель долженъ вынести изъ этихъ записей, — 1) революцiя представляетъ собой архаическую реакцiю противъ рацiонализма, какъ романтизмъ — «средневѣковый» бунтъ противъ классицизма, и 2) Людовикъ XVI былъ крупной фигурой, при которомъ Францiя добилась выдающихся успѣховъ. И то, и другое весьма справедливо, какъ и все, что говоритъ Богемикъ; правда, онъ говоритъ не все (въ частности, врядъ ли можно сомнѣваться, что финансовая политика Францiи при Людовикѣ XVI была по традицiи авантюрной — но максимумъ это грозило банкротствомъ, а ихъ во французской исторiи XVIII вѣка немало, и ничего). Нельзя даже сказать, что Богемикъ замалчиваетъ вещи, менѣе важныя, нежели то, что онъ говоритъ; но упрекать его въ этомъ тоже нельзя, поскольку полюсъ, который представляетъ онъ, не озвучиваетъ практически никто, а противоположный поддержанъ крикомъ сотенъ глотокъ. Это относится, разумѣется, не только къ очерку о Лафайетѣ.
Что бы я добавилъ къ даннымъ мыслямъ? Одинъ небольшой акцентъ. Лафайету удалось спастись и скончать дни безъ мукъ и позора; но не всѣмъ такъ повезло. Революцiи дѣлаютъ не тѣ, кто отъ нихъ выигрываетъ (прочность монархiи никоимъ образомъ не могла быть поколеблена ни Робеспьеромъ, ни ленинымъ — въ рѣшенiи судьбы имперiи Романовыхъ тотъ не принялъ и не могъ принять никакого участiя). Но тѣмъ, кто ихъ дѣлаетъ, выиграть отъ нихъ мудрено (правда, когда ты дѣлаешь нѣчто, далеко не всегда понятно, революцiя это или нѣтъ). Наполеонъ, кажется, говорилъ, что и у Лафайета были ботфорты, но ихъ мало — нуженъ еще умъ. Но французы имѣютъ сравнительно съ нашими двойное оправданiе: у нашихъ уже былъ французскiй опытъ, и французы дѣйствовали въ обстановкѣ мира.