1. Жизнь моя не можетъ быть долга, — говорилъ онъ мнѣ, — во мнѣ зародышъ чахотки, я это очень хорошо знаю; но я охотно отдалъ бы нѣсколько лѣтъ жизни, если бы могъ искупить этимъ вполнѣ мое безумiе… (Панаевъ).
2. Я не нашла, чтобы поѣздка съ Щепкинымъ принесла Б. пользу; хотя онъ былъ необыкновенно оживленъ, но припадки кашля очень усилились, такъ что онъ долго не могъ отдышаться послѣ приступа кашля. Я спросила Б., доволенъ ли онъ своимъ путешествiемъ (Головачева-Панаева).
— Сто разъ каялся, что поѣхалъ; хорошъ отдыхъ — изъ одного города въ другой скакать; всю грудь, всѣ бока отколотило. Пріѣхавъ въ Пб., думалъ, что слягу въ постель, да Некрасовъ явился съ радостнымъ извѣстiемъ, я и ожилъ.
Въ самомъ дѣлѣ, никто не сообразилъ, что для здоровья Б. утомленiе отъ дорогъ было вредно; тогда еще не было удобныхъ сообщенiй, и приходилось путешествовать на лошадяхъ.
3. Какъ-то разъ, по уходѣ Б., Герценъ замѣтилъ: — Господа, а вѣдь у Б. кашель-то скверный.
— Да, — отвѣчалъ Некрасовъ, — его кашель пугаетъ насъ; необходимо отправить его за границу лѣчиться. […]
Трудно было исполнить совѣтъ Герцена относительно консультацiи докторовъ, потому что Б. былъ убѣжденъ, что его кашель происходитъ просто отъ застарѣвшаго желудочнаго катара… (Головачева-Панаева).
4. Я едва узналъ Б. Въ длинномъ сюртукѣ, въ картузѣ съ прямымъ козырькомъ и съ толстой палкой въ рукѣ, передо мной стоялъ старикъ, который по временамъ, словно заставая себя врасплохъ, быстро выпрямлялся и поправлялъ себя, стараясь придать своей наружности тотъ видъ, какой, по его соображенiямъ, ей слѣдовало имѣть. Усилiя длились недолго и никого обмануть не могли: онъ представлялъ изъ себя очевидно организмъ, разрушенный наполовину. Лицо его сдѣлалось бѣло и гладко, какъ фарфоръ, и ни одной здоровой морщины на немъ… Страшная худоба и глухой звукъ голоса довершали впечатлѣнiе…
Начался длинный, томительный мѣсяцъ безнадежнаго лѣченiя, о которомъ старый широколицый, приземистый докторъ Зальцбрунна уже составилъ себѣ, кажется, понятiе съ перваго же дня. На всѣ мои разспросы о состоянiи больнаго, о надеждахъ на улучшенiе его здоровья онъ постоянно отвѣчалъ однойцъ и той же фразой: «Да, вашъ прiятель очень боленъ».
5. Притомъ же скоро оказалась необходимость понизить и тонъ всѣхъ разговоровъ. Случалось, что смѣхъ, вызванный какимъ-либо забавнымъ анекдотомъ, переходилъ у Б. въ пароксизмъ кашля, страшно и долго колебавшаго его грудь и животъ… (Анненковъ).
6. Б. явился, къ изумленiю и радости своихъ знакомыхъ, гораздо свѣжѣе и бодрѣе, чѣмъ выѣхалъ изъ него [СПб.], но радость ихъ была непродолжительна.
7. Я замѣчалъ въ немъ съ каждымъ разомъ перемѣну къ худшему. Я видѣлъ, что ему все труднѣе становилось говорить. Мнѣ было больно смотрѣть, какъ онъ тяжело дышалъ, какъ усиленно произносилъ слова, какъ болѣзненно подымалась его грудь, какъ часто замиралъ голосъ и прерывалось дыханiе (Берхъ).
Въ связи съ этимъ у меня нѣсколько вопросовъ медицинскаго характера.
1. Извѣстно, что СПб. тяжелъ для тѣхъ, кто родился въ иномъ мѣстѣ. Переѣхавъ туда, былъ ли Б. со своей слабой грудью уже обреченъ?
2. Могла ли послужить катализаторомъ кризиса поѣздка вмѣстѣ съ Щепкинымъ?
3. Каковъ механизмъ дѣйствiя водъ, вызвавшiй, какъ мы видимъ, временное улучшенiе состоянiя, и возможно ли было на той стадiи какъ-то закрѣпить улучшенiе? Было ли фатальнымъ возвращенiе въ СПб. какъ таковое?
4. Насколько велика роль въ быстромъ развитiи кризиса послѣ возвращенiя изъ Зальцбрунна волненiй по поводу всякихъ литературныхъ событiй?