И сладкій трепетъ, как струя,
По жиламъ пробѣжалъ природы,
Какъ бы горячихъ ногъ ея
Коснулись ключевыя воды.
Однако слухъ у корректоровъ въ этомъ отношеніи былъ слабымъ, и подобный принципъ примѣнялся не вездѣ:
Прощай, свободная стихія!
Въ послѣдній разъ передо мной
Ты катишь волны голубыя
И блещешь гордою красой.
Я не провѣрялъ, есть ли у Пушкина риѳмы типа «стихія-голубые», но, въ любомъ случаѣ, совѣтское переизданіе даетъ читателю преувеличенное представленіе о небрежности пушкинской риѳмы. Можно сказать, что Евтушенко выросъ изъ Пушкина, прочтеннаго по-совѣтски.
Почему, собственно, мнѣ сегодня это вспомнилось? У Иванова-Петрова только что обнаружилъ ссылку на атетезу лермонтовскаго (?) «Прощай, немытая Россія». Въ свое время я пробовалъ осуществить провѣрку по чисто формальному принципу. Мундиры-то голубые, риѳиа инаго качества и статуса. Нужно было выяснить, возможна ли такая небрежность у Лермонтова. Если нѣтъ, это было бы практически желѣзнымъ доказательствомъ непринадлежности.
Я просмотрѣлъ его корпусъ съ этой точки зрѣнія. Блистательная идея провалилась: доля такого халтурнаго продукта у Лермонтова очень невелика, но ненулевая.
Впрочемъ, и то сказать:
И Терекъ, прыгая, как львица
Съ косматой гривой на хребтѣ,
Ревѣлъ, — и горный звѣрь и птица,
Кружась въ лазурной высотѣ,
Глаголу водъ его внимали…
А что я думаю о принадлежности немытой Россіи? Съ одной стороны, аргументы въ пользу непринадлежности (кромѣ исторіи текста) мнѣ кажутся слабыми (ихъ много, но убійственныхъ нѣтъ), а множество слабыхъ аргументовъ не замѣнитъ одного сильнаго. Съ другой стороны, исторія текста такова, что доказывать нужно принадлежность, а не непринадлежность. Потому будемъ считать, что къ Лермонтову это стихотвореніе отношенія не имѣетъ, а кто утверждаетъ обратное — пусть доказываетъ.
